I.
Россия! Отчизна родная!
Лесов и просторов уют.
Тебе я стихи посвящаю
И сердце своё отдаю.
В большую твою годовщину,
в годину сражений и бед,-
любовью солдата и сына
клянусь я на верность тебе.
Хочу, чтоб, невзгоды изведав,
навстречу ликующим дням,
взметнулася песня победы
из мужества, стали, огня.
Чтоб слава советских героев,
отдавших за Родину жизнь,
вставала над грохотом боя,
карающий меч обнажив.
Чтоб в свете рубинов кремлевских,
под знаменем алым полка,
живой Анатолий Угловский
пронес свою юность в века –
отважным, простым, человечным –
каким мы узнали его;
по-детски наивным, сердечным,
суровым – в страде боевой.
Он песней вошел в наши души,
как сердце он в нашей груди.
В землянке он валенки сушит,
с друзьями махоркой чадит.
Он – наша окопная совесть,
надежда средь горя и мук.
И пусть эта краткая повесть,
как памятник будет ему.
II. ОТКУДА ОН?
Попробуй его написать биографию
хроникой длинной обычных дат,
события, факты расставить по графам:
это – сюда, это – туда,-
и жизнь его станет канвой музейною,
бесцветным набором скучнейших фраз.
Никто не увидит за ширмой кисейною
подъема души и упрямства глаз.
Никто не поймет за строкою нарядною
того, что нигде в биографиях нет, -
как в битву идут человечьей громадою
советские юноши в двадцать лет.
Их путь в бессмертье – не тропы открытые,
где мирное небо – природы дань.
Их слава проходит полями изрытыми –
где жизни и смерти немая грань.
Но он не думал о славе и доблести,
в бою для раздумий и время нет.
Как русский, хотел он еще в одной области
зажечь багряный кремлевский свет.
Он слышал призывы большого города,
кричащие чадом костры из книг…
И, долгу внимая, свою он молодость
бросил на вражий взъяренный «Тигр».
Откуда же он, что так шаг размеривал,
откуда духа такой подъем?
И в том, что родился он где-то на Севере,
ответа мы на вопрос не найдем.
И только взглянув на значок на кимовский,
на забрызганный кровью билетный картон,-
нам станет понятно – путями, какими
к окопу бессмертия вышел он.
Как в бурном дыхании солнечной Родины,
он счастье своё и место нашел.
Какие пути и дороги им пройдены,
как сердце его закалил Камсамол.
Он шел по равнине, подъемам и впадинам,
по сложным изгибам житейских наук.
И если неловка где-нибудь падал он,-
его поднимали миллионы рук.
Он рано познал фронтовое содружество,
окопную сырость, чугунный вой.
Мысли о Родине огненным мужеством
в боях изострили его.
Как солнце траву на весенних проталинах,
на подвиг его поднимали, взрастив,-
и книги Ленина, и книги Сталина,
билет комсомольский и Пушкина стих.
Нигде на земле не родятся героями,
героев рождает борьба и труд,-
он – в племени тех, что железными строями,
растут и крепнут на колком ветру.
Недаром парнишка такой застенчивый,
любивший до боли советский строй,-
на вьюжных полях войны изменчивый
поднялся над временем и над судьбой.
Откуда же он? Настоящий. Нашенский.
Какою матерью он рожден?
Если мне скажут, что он из Кашина,
я отвечу – витебский он.
Им право такое в огне завоевано,-
кровью вписано в паспорт его.
На улицы Вологды, в московском гомоне –
он всюду хозяин, он всюду – свой.
В нем – честь народа, мечты народные,
дыханье русских полей и сел.
Матерь его – советская Родина
сердце большое его – Комсомол.
III. ПОД ВЕЛИКИМИ ЛУКАМИ
Великие Луки… Туманные дали.
Железный разлив канонад.
Поля изрыты, вспаханы сталью,
колючих проволок ряд.
Куда ни пойдешь -
всюду смерть и грохот,
иссечен столетний лес.
Здесь встретились в схватке
две силы эпохи:
Россия и банды ЭСЭС.
Траншеи, траншеи…
Советские люди -
на Запад за шагом шаг,
пылающим гневом
ревущих орудий
немецкие доты крушат.
И утром, и в полдень,
в тревожную полночь
под Марсом – военной звездой,
раскатисто бились
чугунные волны,
шел бой, нескончаемый бой.
И в этом большом грозовым напреженьи,
где камень в атаках сгорал,
Он принял своё боевое крещенье,
и пороха запах узнал.
Пять раз батальон поднимался в атаку,–
упорством, штыками, огнем,
но цепко держались немцы-собаки,
клыками прогрыз камнезем.
Под вечер, когда в облаках расплываясь,
устало закат догорал,–
взметнулась прибоем атака шестая,–
гребнистый бушующий вал.
На вражьи окопы катилась лавина,
стирая эскарпы и рвы,
в стремленье к победе слились воедино
сердца и могучий порыв.
Кружились ветра, напоенные гарью,
земля накатилась, дрожит.
Кто это там,сквозь свинцовою бурю,
с катушкой по-полю бежит?
Падет на мгновенье при взрыве снаряда,
и снова, и снова – вперед.
Приказ командира и совесть солдата
им движут, Отчизна зовет.
Взгляни на него –
и ты сразу узнаешь,
черты дорогого лица:
с горбинкою нос,
и, как прежде, пылают,
глаза у связиста-бойца.
Угловский…
Заданье он выполнит к сроку,
присяга в его отдается мозгу.
В атаку!
Навстречу фашистам жестоким,
в стальной, заглушающий гул.
Лицо обжигают
горячие ветры,–
сильнее огня человек.
И если в атаку
проскочишь сто метров –
себя ты прославишь навек.
Враг дрогнул.
Назад отступает в сметеньи,
оставив свои рубежи.
Огонь извергая,
волна наступленья
клокочет в траншеях чужих.
Еще перебежка.
Уж близко траншея.
Там будет стоять аппарат.
И сердце диктует:
скорее, скорее.
Но рядом проклятый снаряд…
Метнулося пламя –
черно и багрово,
осколков стремительный гул…
И, падая на земь,
живительный провод
до цели связист дотянул.
Из рук его принял
товарищ винтовку.
Над ним наклонился комбат.
– Спасибо, товарищ Угловский,
вы – настоящий солдат.
Великие Луки…
Тех дней никогда не забыть,
там в битвах окрепли бойцовские руки,
там немцев учились мы бить.
IV. НЕНАВИСТЬ
Поля Духовщины. Палящий зной.
В мареве дымном курганы.
Угловский вернулся в походный строй –
Зарубцевались раны.
Он снова с друзьями, он в них влюблен,
во всех испытаниях вместе.
Он в гвардию Родиной посвящен,
На поле борьбы и чести.
Дорога гвардейцев –
вперед и вперед,
к бессмертной военной славе.
И снова Угловский в атаки идет
по выжженным нивам и травам.
Дымят пепелища. Трубы торчат,–
фашистского варварства ужас!
И вороны в небе, зловеще крича,
над полем обугленным кружат.
Живых не найти – ни в домах, ни в лесках,
угнали их немцы в неволю.
Как камень, на сердце ложится тоска,
терзает несносною болью.
В пустыню враги превратили поля,
немецкие лютые звери.
О, русская наша родная земля,
чем горе твое измерить?
Такое, товарищ, вовек не прости–
такое во сне не приснится.
Мы смертную кару сумеем найти
откормленным прусским убийцам!
Бушующим морем стремятся войска,
охвачены паникой немцы.
Возмездие несут на граненых штыках
рожденные в бурях гвардейцы.
Война изменила привычки и быт,
как облако, светлую лунность.
Угловский мужал в испытаньях борьбы,
мужала гвардейская юность.
Что видел – ему никогда не забыть,
фашистских пиратов обиды.
Он, с детства привыкший мечтать и любить,
учился теперь ненавидеть.
Не зная привалов, герои спешат,
ветвями березы им машут.
От радости листья на кленах шуршат
и в шорохе слышится:
– Наши!
И день этот был на другие похож–
безветренный, вздыбленный сталью.
Роняла колосья несжатая рожь,
дымилися черные дали.
Сбивая фашистов с дорог и холмов –
бесстрашьем, маневром умелым,
гвардейцы в атаке вступили в село,
что чудом одним уцелело.
Село, как село, над спокойной рекой,
каких на Смоленщине много.
Как тень – из-за хаты старик седой,
оборванный, нищий, убогий.
– Сынки мои… Я и не думал дожить…
Соколики!.. счастье, какое…
И голос его от волненья дрожит,
не в силах владеть он собою.
– Идемте, родные, ради Христа…
Что делали ироды с нами…
И то, что гвардейцы увидели там,
навеки им врезались в память.
Столбы. Перекладина.
Тяжесть ветвей березы склонили в печали.
Трое повешенных русских людей
в натянутых петлях качались.
Один был старик, – белизна на висках,
другой старику мог быть сыном,
а третий – ребенок, – в открытых глазах
застыли природы картины.
С друзьями Угловский недвижно стоял,
боль горло сдавила тисками.
Он слышал, как мальчик невинный кричал:
- Мама!.. Спаси меня, мама!..
Такого вовек не забудет живой,
скорее погаснут все звезды.
И ненависть жгучая билась волной,
и был накален ею воздух.
Гвардейская клятва о мести звучит,
скрепляя душевные силы,
и ненависть эта причина причин
тому, что потом совершилось.
V. CЛОВО ВОЙНЫ
Века разравняют обломки,
зажгутся иные огни.
И спросит счастливый потомок:
откуда, откуда они?
Какая судьба породила
таких необычных людей,
какая земля напоила
их силой великой своей?
И будет ученый историк
искать по газетным листам,
как, ярость врагов, переспорив,
души закалялася сталь.
Как шли мы сквозь смертные бури
за то, что нам дали отцы.
Как, сердцем закрыв амбразуру,
входили в бессмертье бойцы.
Но, нам для ученых трактатов
нет время – не наша вина.
Мы только простые солдаты
и наше занятье – война.
Всегда мы к атакам готовы,
окопный привычен нам чад.
Мы ценим гранаты и слово,
сюиты и гром канонад.
Отчизна вдохнула в нас силы,
нас Партии слава хранит.
Нас злоба врагов научила
в борьбе беспощадными быть.
Мы слышим, до боли сжав зубы,
кричащий пролом головы.
Мы видим детей в душегубках,
под Витебском – мертвые рвы, –
Где злые потомки Аттилы –
тупая, шальная орда –
живых засыпали в могилах,
расстрелам младенцев предав.
Нам с проклятым временем родом
нет места на нашей земле.
Лишь смерть их – откроет народам
Сияние солнечных лет.
Чтоб час этот светлый приблизить, –
желанного мира приход.
Во имя свободы и жизни
нам совесть диктует – Вперед!
И воин Угловский выходит
сразиться с убийцем-врагом.
Играет в полях непогода,
бескрайняя выбель снегов.
Легка молодая походка –
такой не устанет, пройдет.
Он слышит призывы ребенка –
Несчастный к отмщенью зовет…
Гуляет на воле поземка,
в траншеях протяжно поет.
Команда разносится громко:
– В ружьё!
VI. ЛЕГЕНДА ЖИЗНИ
Снега. Окоп. В окопе двое.
Метет метель, глаза сечет.
В окопе снежном два героя –
противотанковый расчет.
Фуфайка мокрая не греет,
Угловский в синий мрак глядит.
Его товарищ Ерофеев
махоркой крепкую дымит.
В такую полночь у солдата
все думы, думы без конца.
Сон отогнав, мечтой объяты,
ведут беседу два бойца.
Ерофеев:
– Ты видел Сталина?
Угловский:
– Ни разу.
На свете, друг, я мало жил.
Москву я знаю по рассказам,
хотя её всегда любил.
Ерофеев:
– К Москве и я душой стремился,
всегда мне дорога Москва.
И где бы я ни находился –
я за столицу воевал.
Она солдату солнце вроде –
ведь Сталин то в Москве живет.
О нем как вспомню я в походе –
и сон и голод пропадет.
Уж видно счастье мне такое,
пришлось увидеть…
Угловский:
– Где, мой друг?
Ерофеев:
– Под высотой на поле боя…
Угловский:
– Взаправду?
Ерофеев:
– Никогда не вру.
Угловский:
– Ишь, как пурга сердито веет…
Но ты о встрече расскажи.
В беседе ночь пройдет скорее
И легче будет для души.
Ерофеев:
– Да, что таить. Скажу – не скрою:
те дни насилу пронесло.
Стояли мы под высотою,
как в пекле жарком время шло.
Враг был силен. Немало стали
кидал в окопы подлый враг.
За сутки, парень, отбивали
мы по петнадцати атак.
Известно, люди не стальные,
один падет, другой падет…
Изведав горести такие,
в траншеях заскучал народ.
Хоть я был крепок, но порою
в мозгу, как кошка, мысль скребла –
удержимся под высотою,
поправим ли свои дела?
Но тут, когда мы отдыхали,
слух пролетел по блиндажам,
что будто в полк приехал Сталин,
помочь в беде тяжелой нам.
И сразу мы про все забыли –
Окрепли на своей земле.
В плечах побольше стало силы,
на сердце много веселей.
Раз Сталин в гости к нам явился –
то значит нам почет большой.
Как надо, я подмолодился
и за него в огонь пошел.
Такого немцу жару дали –
бежали прусские ослы.
Наверно командиру Сталин
сказал «Твои сыны – орлы!»
И, что ты думаешь, в тот вечер
пришел он на передний край.
Я был на счастье недалече,
шагов за двести в аккурат.
Шинель бойцовская, простая,
за борт задвинута рука.
С ним рядом, что-то объясняя,
идет наш командир полка.
Как будто, я над облаками
от радости большой парил.
В тот миг бы голыми руками
я б роту немцев задушил.
Они за косогор свернули
и скрылись. Пела мне земля.
И пусть грозили смертью пули –
в жизнь и победу верил я.
Угловский:
– Ветра военный дым развеют.
У стен московского Кремля,
пройду и я. Меня согреет
его отцовский теплый взгляд.
Такое это счастье будет,
такая радость потечет!
Нам все: салют своих орудий,
любовь народная, почет.
* * *
Метет метель.В окопе двое.
Блуждают в сумраке огни.
И третий, в ожиданьи боя,
в окоп незримо входит к ним.
Он делит с ними хлеб и воду,
идет в бои, в железный ад.
Он – сын народа, Вождь народа,
Великий Маршал и солдат.
VII. ПЕСНЯ
Как долго поле скрыто мраком!
Холодный ветер гонит сны.
Бредет, рыча, по буеракам
Встревоженная ночь войны.
Порой засветится ракетой,
протяжным гудом загудит,
то молотом ударит где-то,
зеленую протянет нить.
Лицо осыплет – снежной пылью,
то заскрипит, как колесо.
Казалось, смерть, расправив крылья,
скрежещет ржавою косой.
Встает туман стеной отвесной,
за ним в ночи враги снуют.
Но что это? Откуда песня? –
В продрогшем блиндаже поют.
Теплом её бойцы согреты.
На поле снежном и сыром
она сверкнула искрой света,
надежд высоких торжеством.
СОЛДАТСКАЯ ДОЛЯ
Эх, ребятушки – солдаты,
запевайте-ка, ребята, –
как в поход ходили,
немца-гада били.
В бой всегда идем охотно
потому, что с нами ротный –
он нам и прикажет
и пути покажет.
Говорят, что нашу долю
ветер носит в чистом поле, –
но, а мы, ребята, –
бравые солдаты.
Мы в огонь не раз ходили,
что искали – находили –
и в окопах немцам
задавали перцу.
Побывали мы в атаках,
знаем, что такое драка, –
пели дуры – пули,
мы их обманули.
Не возьмет нас враг железом,
под колючкой мы пролезем.
И штыком мы русским
бьем злодеев прусских.
Не легка война, ребята,
но зато мы и солдаты, –
плюнем в морду смерти,
горе перетерпим.
Мы в боях возьмем победу
и тогда домой поедим
к женушкам родимым,
к девушкам любимым.
* * *
От слов веселых ночь светлела
И звезды в небе вдруг зажглись.
На лебединых крыльях белых
в сияньи поднималась Жизнь.
Ведь песня – это взлет душевный,
она на подвиги зовет.
Кто в бой выходит с песней гневной,
тот славу боя обретет.
VIII. ПОДВИГ
Вставал рассвет, о грудь земли стуча.
Дым расползался в поле опаленном.
Как в море шторм, суровый бой крепчал,
стальною глоткой воя исступленно.
Ярился враг, отброшенный назад,
рубеж вернуть он думал в новой драке.
Ватагой насивушенных солдат
лез на рожон, кидался в контратаки.
Враги держали Витебский большак –
артерию своей ударной силы.
И для упорства фюрер-маниак
им пулеметы выставил в затылок.
Снег почернел, израненный пальбой.
Земля гудит – и близко и далече.
На поле русском продолжался бой
добра и зла, двух сил и двух наречий.
Шел поединок света с тьмою нор,
надежд славян и корысти тевтонской.
Огнем решался вековечный спор
о праве жить, любить и видеть солнце.
Да будет славен и бессмертен тот,
кто осенен звездою пятикрылой!
Позор и смерть тебе, фашистский род,
отмеченный эмблемою могилы, –
Ты не вернешься никогда назад,
туманный Рейн тебе уж не приснится.
И жены ваши выплачут глаза, –
бездушные, жестокие тигрицы…
Большак. Окоп. Декабрьский ветер свеж.
Невыносима яростная вьюга.
Хранят, как дом, назначенный рубеж
два бронебойщика, два верных друга.
Угловский видит взбитые холмы,
орущие зеленые фигуры.
И он клянется вражьей кровью смыть
их страшный след на поле битвы хмуром.
Он, как Антей, к земле своей приник,
она его отвагой напоила.
Земля родная! Славой осени
бойца, которого ты двадцать лет носила.
Он все отдаст, чтоб снова ты цвела, –
гвардейский пыл, мечты свои, надежды.
Взрастут сады, не будет больше зла.
И станешь ты прекраснее, чем прежде.
– Огонь! – Огонь! Стирай фашистских тлей,
метущимся напором динамита.
Тебя мы ныне славим на земле,
в своей борьбе с тобою вместе слиты.
Жги саранчу, что выжрала хлеба
опустошили край наш многолюдный,
что вешала невинных на столбах,
на большаке вот этом, у Холудной.
– Огонь! – Огонь!.. Ракеты белый нож…
Как будто сердце вырвал Данко.
В земле прошла немая дрожь,
и воздух полоснуло: – Танки!...
Забилось поле. Загудело.
Взметнулось гарью и огнем.
Из-за холмов, из дымки белой
прут вражьи танки напролом.
Идут кичливые тевтоны,
Потомки бешеных зверей…
И голос человека тонет
в кричащем гневе батарей.
Мужайся, мужество святое,
крепитесь, гордые сердца!
Отчизны дорогой устои
решает выдержка бойца.
Свинец каленый воздух нижет,
срезая мерзлые кусты.
А танки ближе… ближе… ближе…
На черном – белые кресты.
Их башни пламя изрыгают,
проклятый, ненавистный рев.
О, родина, о мать родная,
благослови своих сынов! –
На поле брани, поле чести
тебя в позор не отдадут,
они тебя не обесчестят,
под танки лягут – не сойдут.
Угловский смотрит из сугроба,
охвачен страстью боевой…
Утесом мертвой вражьей злобы
«тигр» устремился на него.
«Так вот он – «тигр» – надежда немцев?
Померяемся силой с ним». –
Исполнено отвагой сердце,
прикрытое бронёю «КИМ».
Недаром рос он в комсомоле,
недаром сталинский солдат.
Хозяин он на этом поле
и нет путей ему назад.
Для боя взведены гранаты,
готовы кровь и динамит.
Навеки будет трижды свято
решение его в тот миг.
Он не пропустит танки вражьи,
Сумеет их остановить.
И если он, сраженный, ляжет, –
в сердцах живых он будет жить.
«Тигр» надвигался ночью черной,
враги за ним в атаку шли…
Встал на пути его проворно
двадцатилетний исполин.
Он сделал шаг, второй и третий...
размерив, мужество своё.
Навстречу разъяренной смерти
он шел, чтоб победить ее.
Быть может горе Духовщины,
и виселицу вспомнил он.
И в поединок, как мужчина
шел отомстить за детский стон.
Застыло поле в напряженьи –
дрожи, самолюбивый враг!
Упрямым, огненным движеньем
отмеривал Угловский шаг.
Все ближе «тигр». Близка расплата…
Сразит врага души порыв!
Рывок руки… Полет гранаты…
Косые брызги… Пламя… Взрыв…
И вражий «тигр» оскаленной громадой
через рубеж священный не прошел,
сраженный волей русского солдата,
гвардейским сердцем, пламенной душой.
И о бойце, простом и неизвестном, –
вместившем век в свои немного лет,
стокрылой птицей поднималась песня,
неся хвалу свободе и земле.
IX. НА ПРАВОМ ФЛАНГЕ
День войны отгремел в азарте,
честь отчизны несут полки.
Командарм наклонился над картой,
отодвинул на запад флажки.
И Угловский, с горящим сердцем
уже снова стремится в бой.
И по-праву на грудь гвардейца
рота держит походный строй.
Словно сокол он ясновзорный,
как и прежде, в бои спешит,
комсомольским своим задором,
силой воли, огнем души.
Гнев его – в крике наших пушек,
цель находит его свинец, –
им гордится и мать-старушка,
им гордится старик-отец.
И за то, что в труде взрастили
сына – гордость своей земли:
вам поклон, Пелагея Васильевна,
вам поклон наш, Ефим Ильич.
Мы врагу отомстим за слезы,
за людскую тоску и кровь.
И развеем мы темные грозы,
миллионы ваших сынов.
Будем время победы громкой,
ярким сполохом вспыхнет мир, –
и живой Анатолий Угловский
сядет с нами за славный пир.
Под салюты, что взмоют дали,
тост поднимем мы за Бойца.
Слава Родине! Слава Сталину!
Слава русским большим сердцам!
Сергей Барэнц